Глава 22

Долго по обыкновению длилось собеседование. Поздно вечером, усталые, расходились борцы по домам. Львовский и Зимин оставались до конца, несмотря на понятное утомление от непрекращающихся разговоров и споров. Они оба заинтересовались типами спорящих и так же, как в первый раз, усердно зачерчивали в свои альбомы. Другая причина, заставившая их пробыть на собрании так долго - был известный маневр, своего рода alibi во время побега Полушкиной. Сколько раз, посматривая на часы, Зимин пугливо ожидал услышать свисток парохода. Пароход пришел в городок и снова двинулся дальше, но никто не прибегал к Полушкину сообщить о побеге жены. Максим Давыдович успокоился и начал прилежно наносить на страницу своего альбома типичное лицо одного из уставщиков¹, приглашенных Силою для прений с Федосом.

И нынешний раз победа осталась за последним, хотя раскольники галдели, стараясь своими криками и шумом заглушить миссионера, но Федоса перекричать было трудно.

- "Возри аще не леностен, обрящешь ли где книгу право списанную, говорит патриарх Иосиф, - гремел Федос напоследок, - слезно прошу исправить", а вы, что же, больше и умнее священнейшего патриарха, что никакого исправления не признаете?

Противники снова заговорили все разом. Из-за поднявшегося шума трудно было что разобрать.

- Ну, на сегодня довольно, - проговорил Федос, - и так уж целый день пробеседовали.

Он еще оставался в комнате, собирая свои книги и тетради, когда к Полушкину подошел Перегудов. Разговаривая, они вместе пошли по дороге в город, миновав вышедших раньше художников. Сила приветливо им поклонился, но Виктор Семенович ограничился лишь сухим кивком головы.

Львовский молча переглянулся с Зиминым, и, когда Перегудов с лавочником ушли вперед, заметил ему:

- Весёлый наш Сила, - видно, еще не знает, что жена сбежала.

Вульгарный тон его замечания неприятно подействовал на Зимина. Ему не понравилось, что художник придает отъезду Фени какой-то нежелательный характер любовного побега.

Максим Давыдович ничего ему не ответил.

- Уехала! - торжествующе встретила их Хрустальникова на крыльце мудрецовского дома, - Моос в противном случае вернулась бы обратно.

Облачко недовольства снова промелькнуло на лице молодого фабриканта. Опять где-то там глубоко, в сердце, всколыхнулась совесть, подсказавшая ему, что он отчасти виною расстройства сожительства Полушкиных.

- Пройдет еще неделька, и мы можем лететь к северу, в первопрестольную, - устало потянулся Львовский, - для нынешнего лета я достаточно поработал, немного понаскучило.

- Да нам и делать здесь больше нечего, - засмеялась Надежда Петровна, - что могли все сделали, даже самый лучший цветок в городе, розу, и ту с собой забрали.

Снова неприятно зазвучала в сердце Зимина эта фраза Хрустальниковой.

- Для приличия все же необходимо переждать недельку, - сказал осторожный художник, - чтобы на нас не было подозрений...

- Что правда, то правда, Марк, - согласилась Хрустальникова, - так и поступим. А вам, для от-вода глаз, Максим Давыдыч, недурно бы поухаживать за нашей соседкой, Раичкой. Мне кажется почему-то, что она в вас по уши влюблена.

Зимина поразило это предложение. Он не раз замечал внимательность к нему Перегудовой больше, чем к другим, но не придавал этому никакого значения. Сегодня же он обратил на это замечание внимание и должен был сознаться, что Хрустальникова с ее женским инстинктом была права. Раиса Владимировна явно заинтересовалась им.

- Что же тут делать? - прошептал Зимин немного растерянно.

- Ничего, как есть ничего, - засмеялся Львовский, - мало ли на свете баб-то шалых? Если бы я, как ты, задумывался от подобных пустяков, так, наверно, никогда не был бы художником.

- Это немного слишком, Марк, - как-то повелительно сказала Хрустальникова, - от тебя не ожидала.

Художник окинул усталыми глазами ее стройную фигуру тридцатитрехлетней женщины и лениво пробурчал в ответ:

- Не все надо применять к себе.

Скоро все разошлись по своим комнатам.

Моос, оставшись одна на пароходе, сейчас же принялась писать свое донесение Надежде Петровне, не умаляя, но даже сгущая краски, и отправила письмо с первым пароходом, бежавшим книзу.

Почта в городе получалась только под вечер, и всю историю расстройства их плана компания художников могла узнать только поздно вечером на другой день.

Неприятному изумлению Хрустальниковой и ее бешенству не было пределов. Она хотела сейчас же бежать в лавку к Силе, наговорить ему кучу дерзостей, высказать лавочнику свои воззрения на право свободы женщин. С трудом уговорил ее Львовский не делать скандала, говоря, что случай может снова представиться.

Что касается Зимина, то его недавние замечания относительно отъезда Фени в Москву резко изменились. Получив щелчок своему самолюбию, Максим Давыдович, во что бы то ни стало, решился довести задуманное до конца, - в нем проснулся замоскворецкий Тит Титыч с классическим "нам препоны не полагается".

- Я прямо поеду на фабрику к этому старому дураку Китайкину и увезу оттуда Полушкину, - горячился молодой человек. - Какое право имеет он удерживать взрослого, самостоятельного человека, как ребёнка?

- Подожди, не кипятись, - хладнокровно заметил Марк Самуилыч, - ничего ты этим не сделаешь, у неё муж есть...

- Невенчанный! - перебил Зимин.

- Это все равно. Только своею горячностью всё дело испортишь, нужно ждать.

- Долго? - лаконично спросил молодой фабрикант.

- Этого не могу сказать, как вернётся она сюда обратно...

- Подождём, - философски решила Надежда Петровна.

И они стали ждать.

Прошла неделя, но Полушкина не возвращалась еще в городок. Китайкин в свою очередь ожидал, когда художники уедут в Москву.

Львовский первый понял его тактику и предложил своим товарищам перебраться в один из соседних городков, чтобы наблюдать, сделав вид, что они уезжают в Москву.

Другого исхода не было, пришлось воспользоваться этим.

Накануне отъезда, Зимин от лица Львовского и Хрустальниковой пошел к Перегудовым попрощаться. Отъезд его расстроил Раису Владимировну.

- Как будет без вас здесь скучно! Что же вы не подождете возвращения Фенички, - лицемерно заметила она молодому человеку, хотя ей гораздо приятнее было, что он уезжает не в присутствии Полушкиной. Настоящей причины отсутствия последней из городка она и не подозревала. Скрытный Виктор Семенович ни словом не обмолвился жене о случившемся.

- Мне самому очень неприятно покидать этот чудный уголок, где я провел так много хороших часов, - проговорил Зимин, - и вечно буду помнить о них.

- Приезжайте на будущее лето сюда к нам опять, - упрашивала Перегудова, не спуская глаз с своего гостя.

- Непременно, - поспешил согласиться с нею молодой фабрикант. - Кстати, Надежда Петровна и Львовский просили меня передать вам их поклон. Зайти им едва ли удастся, много вещей укладывать, а помогать некому.

- Я охотно помогу, - возразила Перегудова, - и сегодня же зайду к вам.

Действительно, вечером она пришла в мудрецовский дом. Дамы вежливо, но холодно попрощались. Львовский изысканно любезно поцеловал руку Раисы Владимировны. То же самое сделал и Зимин. Они расстались. С ночным пароходом москвичи поднялись до лежащего в верстах пятидесяти губернского города².

Виктор Семенович в тот же день уведомил Китайкина об их отъезде из городка, и на другое утро Феня была водворена у своего мужа, обрадовавшегося её возвращению из Горстеневского, в особенности в виду необходимости кому-нибудь оставаться в лавке, когда он уезжал в уезд.

Феня точно подстреленная птица, молча соглашалась на всё, что ей говорили. Она больше уже не верила в возможность выбраться в Москву для занятий, зная взгляды Силы Парфёныча. Но, тем не менее, сердце её рвалось туда, - она не могла примириться снова с опротивевшей ей жизнью с мужем.

¹ Уставщики у часовенных (течение старообрядчества) вели богослужение в часовнях, крестили, исповедовали, причащали (А. Крюковских. Словарь исторических терминов. 1998)

² имеется ввиду Кострома. Плёс тогда входил в состав Костромской губернии.

Глава 22

ГЛАВА 23