Глава 8

Полуденное солнце заливало лучами перегудовский сад, бросая на дорожки узорчатые тени от розовых кустов и заставляя летник¹ устало склонять головки от томящего зноя. Однако, несмотря на жар, сеанс состоялся. Феня сидела на садовой скамейке, прислоненной к кусту. Розы в беспорядке свешивались над нею, окружая ее красивую головку точно ореолом. Бутоны красиво выглядывали из темной зелени. Полураспустившиеся цветы смотрели смело на солнце, ласкающее их расцвет. Роскошно раскинувшие свои чашечки зрелые розы в сладостной лени доживали свое короткое существование, изредка роняя отцветающие лепестки. Несколько лепестков взлетело на белокурые волосы и светлое платье Фени. Не привыкшая позировать, она немного утомилась от принужденной неподвижности и жары, но оба художника, усердно ее зачерчивавшие - Львовский углем на полотне, а Зимин карандашом в альбоме, не обратили внимания на неудобство позы Полушкиной.

- Знаете, господа, - заметила им Раиса Владимировна, сидевшая поодаль на скамье с Хрустальниковой и наблюдавшая за работой художников, - нужно дать отдохнуть Феничке, - вы ее так совсем замучите....

Львовский при первом ее слове понял, что сеанс длился чересчур долго. Он спокойно положил уголь в ящик, обтер платком руки и подошел к молодой купчихе.

- Извините нас, пожалуйста, Федосья Васильевна, мы заработались, и совсем забыли, что заставлять вас сидеть неподвижно в одном положении прямо безбожно.

Зимин, в свою очередь, поспешил извиниться.

Хрустальникова подошла к мольберту и опытными глазами художницы улавливала сходство контуров, зачерченных углем, с оригиналом.

- Максим Давыдович, покажите ваш альбом, - обратилась к Зимину Перегудова.

В беседке, куда вслед за тем перешли Перегудова и Зимин, было прохладно. Вся увитая диким виноградом, свисшим даже тяжелою портьерою над одною стороною входа, она озарялась зеленоватым светом. Здесь царила полутемнота. Золото солнца ярким контрастом блестело на песке дорожек, видимых сквозь отверстие входа.

- Как здесь хорошо, прохладно, - проговорил молодой фабрикант, опускаясь на табуретку.

Раиса Владимировна села с ним рядом на другую.

- Да, у нас здесь в жаркую погоду рай, - поспешила она ответом.

- Не только здесь. Весь ваш уголок глядит раем... - заметил Зимин.

- Вам понравился наш садик?

- Кому же он не понравится, в особенности при такой любезной хозяйке.

Перегудовой приятно польстило замечание собеседника.

- Красиво и поэтично в вашем саду, - снова проговорил Зимин, а я поклонник красоты во всех ее проявлениях.

- Что вы скажете в таком случае о Фене, - порывисто спросила Перегудова, нетерпеливо ожидая ответа, - ведь она... очень красива?

Зимин немного смутился.

- Да, Федосью Васильевну можно назвать красавицею, но...

Это "но" заставило вздрогнуть насторожившуюся Перегудову и жадно ждать окончания начатой фразы.

- Но она мало развита, почти совсем необразованна, насколько я мог заметить, а это много вредит впечатлению, - нерешительно сказал Максим Давыдович. - Бога ради, простите, что я так смело отзываюсь о вашей знакомой.

- Вам не в чем передо мною извиняться, - весело проговорила хозяйка, - я очень люблю Феничку, но, к сожалению, должна согласиться с вами. Женщина даже изумительно красивая теряет много, если она не получила воспитания и образования; винить Феню нельзя, это не ее вина, впрочем, она счастлива со своим мужем и без этого.

- Вы думаете?

- Уверена! Кругозор ее очень невелик, желания очень скромны, муж имеет средства, по-своему балует ее...

Они незаметно отклонились от Полушкиной и перешли на искусство. В лице Перегудовой Зимин встретил крайне внимательную слушательницу, хотя и не обладающую знанием, но ловко умеющую обходить все вопросы, мало ей понятные, и отвечать впопад.

Разговор их принимал все более оживленный характер. Интерес Зимина к молодой женщине уси-ливался, ее бойкость, смелость воззрений его поражала.

В свою очередь беседа, завязавшаяся между тремя лицами, оставшимися в саду, велась тоже в оживленной форме. Хрустальникова, любопытная как большинство женщин, ловко выспрашивала о житье-бытье молодой Полушкиной. Вначале немного робкая, Феня, при вкрадчиво-любезных расспросах Надежды Петровны, оживилась и, краснея, отвечала ей.

Львовский, сосредоточенно нахмурив брови, прислушивался к их разговору.

- Дяденька-с, окромя как грамоте да немного рихметики², ничему иному меня не учили, оттого я такая дикая и осталась, - медленно произнося слова, признавалась Полушкина.

- И неужели вам никогда не приходило желание узнать более, чем вы знали, обогатить свой ум но-выми впечатлениями, знаниями?...

Феничка не совсем ясно понимала, о чем ее спрашивают, она снова робко ушла в свою раковинку, но тем не менее жадно прислушивалась к чуждым речам, имевшим для нее прелесть новизны.

- Бедная, вы моя, бедная, - аффектированно проговорила Надежда Петровна. - Марк, нам необходимо позаботиться об ее развитии.

Львовский странно взглянул на говорившую, серьезно посмотрел на свою красивую модель, пожал плечами и как-то неопределенно пробормотал:

- Разумеется, разумеется.

- Какой вы... тюлень! - недовольно сказала Хрустальникова и снова обратилась к Фене.

- Если вы желаете, я готова вам передать все мои знания, - тем же приподнятым тоном продолжала Надежда Петровна, - вам необходимо развиваться, расширить ваш умственный кругозор, иначе вы, с вашей красотой, заглохнете в этом медвежьем углу.

Феня внимательно слушала говорившую, прерывая изредка словами благодарности.

По-видимому, подобная проповедь его сожительницы заставила соскучиться художника, он быстро подошел к беседке и, не входя в нее, громко спросил:

- Что ж, будем сегодня еще писать, Макс, или до завтра оставим?

Зимин появился на пороге.

- Мое мнение, что на сегодня довольно. Как вы думаете, Надежда Петровна? - крикнул он Хрустальниковой, оживленно беседовавшей с Феней.

- Правда, лучше завтра, Федосья Васильевна устала.

- Что вы, что вы, - пробовала возражать Полушкина, - я готова сидеть хоть целый день, а завтра я не могу придти, мы едем с мужем к дяденьке.

- Оставим тогда до послезавтра, - серьезно заметил Львовский, на этом и согласились.

Сеанс не возобновлялся, и скоро Львовский с Хрустальниковой вышли из сада, Феня тоже стала прощаться с Раисой Владимировной и Зиминым.

- Да и мне уже пора, - сказал молодой человек, - завтра, я надеюсь, мы возобновим наш крайне интересный разговор об этике и красоте, я зайду к вам, - проговорил он, прощаясь с Перегудовой.

- Я очень буду рада, приходите, - просто ответила она и почему-то покраснела.

Феня мало поняла из их разговора, она быстро вышла из сада. Вскоре вслед за нею ушел и Максим Давыдович.

Перегудова была довольна результатами дня, - в ее провинциальном прозябании явился интерес. Разговор ее с Зиминым заставил усиленно биться ее сердце. Молодая женщина заметила, что и он с своей стороны ею заинтересован.

Долго после их ухода она сидела в беседке, припоминая и прослеживая мыслями все, что они говорили.

Необычный разговор встревожил Полушкину. Возвращаясь домой, она вздрагивала и пугливо озиралась по сторонам. Новые воззрения, переданные ей вскользь Хрустальниковой, противоречили косности взглядов той среды, в которой она находилась с малолетства. Она терялась в догадках, разность воззрений ее пугала. Она стояла на перекрестке, не зная, что ей предпринять. В ней начали просыпаться сомнения.

¹Собирательное название однолетних растений.

²Арифметике.

Глава 8

ГЛАВА 9