Дорожный мотив в творчестве И.И. Левитана

Предметом рассуждений настоящей статьи являются сюжеты картин И. И. Левитана, которые могут быть объединены на том основании, что в их названиях присутствует слово “дорога”. Таких картин у Левитана сравнительно немного, вряд ли более десяти из нескольких сотен известных творений живописца.

Как правило, “дорога” в названии – всего лишь внешний отличительный признак картины, который в некоторых случаях лишь в малой степени отражает всю глубину сюжета произведения. Между тем, надпись на холсте или табличка на раме оказывают очень существенное влияние на восприятие и понимание картины. Стоит прочесть “молодая вдова”, “поздняя осень”, “грачи прилетели”, и воображение зрителя сразу становится узконаправленным. Он видит, прежде всего, именно грачей, хотя для художника они были, возможно, наименее важны.

В изображении дорог Левитан весьма напоминал своего первого учителя А. К. Саврасова. Дороги у обоих художников нельзя назвать привлекательными. Это – типичные для России грязные, залитые водой тележные колеи. Возникает вопрос: разве нельзя было изобразить то же место в летнюю пору, написать тропинку в сухом бору или пыльную дорогу среди ржи?

Мы полагаем, что ответ на этот вопрос кроется в общем для Саврасова и Левитана подходе к выбору сюжетов для своих картин. Алексей Константинович, а за ним и его ученик не искали “экзотику”. Любой пейзаж представлялся им достойным внимания, более того, предпочтение отдавалось именно невзрачным, пасмурным видам. По этой причине многим творениям Саврасова и Левитана можно было бы предпослать следующие евангельские слова: “Подвизайтесь войти сквозь тесные врата, ибо сказываю вам, многие поищут войти и не возмогут” (Лука, 13: 24).

Как будто следуя этой заповеди в живописи, Исаак Ильич сознательно избегал нарочито вызывающих пейзажей и получал удовольствие от работы с самой скромной натурой. Такая способность видеть неземную красоту в любом уголке Земли вообще свойственна чувствительным людям. Как замечательный пример этому, напомним стихи Н. А. Некрасова:

Всё рожь кругом, как степь живая,
Ни замков, ни морей, ни гор…
Спасибо, сторона родная,
За твой врачующий простор!

Созвучны Некрасову и первые предложения 2-й части “Мертвых душ” Н. В. Гоголя: “…И вот опять попали мы в глушь, опять наткнулись на закоулок. Зато какая глушь, какой закоулок!”

Вышеизложенные соображения представляются нам весьма необходимыми при обсуждении темы дорожного пейзажа именно в картинах И. И. Левитана, поскольку “дорога вообще” достаточно обычна для картин русских пейзажистов. (Вспомним работы И. И. Шишкина, Г. Г. Мясоедова, К. Я. Крыжицкого, М. К. Клодта и многих других).

По своей роли в композиции и сюжете дорога в пейзаже может быть частью уголка природы или частью обширного вида, панорамы. Последний случай представляется нам наиболее интересным, поскольку дорога, уходящая до горизонта огромной равнины, несёт гораздо больше смысловой нагрузки, чем дорога, оканчивающаяся уже на переднем или среднем плане картины. Именно на перспективных, отображающих простор и бесконечность окрестностей пейзажах дорога уводит взгляд зрителя от скрупулёзно выписанного переднего плана в глубину картины. Туда, где начинаются уже не совсем чёткие, но такие заманчивые, загадочные да́ли.

Эти манящие и в то же время способные наводить беспричинную грусть просторы среднерусских равнин задолго до живописцев нашли отражение в народных сказаниях, песнях, художественной литературе, легли на душу русского человека. Не случайно же превратились в любимые застольные песни стихи И. З. Сурикова (“Степь”), А. Ф. Мерзлякова (“Среди долины ровныя…”), Н. А. Некрасова (“Меж высоких хлебов…”). Со временем “отставание” живописи стало сокращаться благодаря творчеству русских пейзажистов XIX в. Их картины были написаны с глубокими лирическими чувствами, и такие же чувства они вызывали у зрителей. Ярким примером сказанному служит полотно И. И. Шишкина “Среди долины ровныя”.

В творчестве Исаака Левитана дорожный пейзаж не только достаточно редок, но и сравнительно небросок. Картины с названиями “Дорожка” (1877 г.), “Вечер. Дорога” (1881–1882 гг.), “Вечер. Дорога в лесу” (1894 г.), “Большая дорога. Осенний солнечный день” (1897 г.), “Дорога” (1898, 1899 гг.) рождались под его кистью на протяжении всего творческого пути, но не попали в перечень шедевров этого живописца. Кроме того, дороги на этих пейзажах невелики и являются частью, самое большее, только среднего плана. Дорога, уводящая в бесконечную даль, у Левитана – редкость. Как, впрочем, и сами да́ли – лесные или безлесные.

На фоне других художников Исаак Левитан может даже показаться мало увлеченным далёкими перспективами и прописыванием деталей горизонта, хотя его “Лесные дали”, “Полдень” или “Серый день” просто замечательны. На наш взгляд, единственной и гениальной попыткой изобразить бескрайние просторы Руси стала левитановская “Владимирка”, к которой мы и намерены обратить внимание.

Одно из наиболее известных полотен И. Левитана “Владимирка” выделяется своим историческим названием, и это название, как правило, предопределяет отношение к картине. Со слов Михаила Васильевича Нестерова и Константина Федоровича Юона, ее называют “русским историческим пейзажем, исторической картиной, несущей глубокий социальный смысл”. Это, конечно, справедливо, поскольку такие выражения как “сибирский тракт”, “острог”, “бурлаки” и т. п. сами по себе, без всякого зрительного подтверждения способны вызвать очень яркие социальные эмоции.

Тем не менее, “Владимирка” – это, прежде всего, пейзаж, написанный талантливым мастером, и эту ее особенность нельзя забывать и относить на второй план. Даже при описании “историзма” картины, критики отмечают, что “Владимирка” представляет собой “чудесный пейзаж, блестяще исполненный и вобравший в себя красоту русской природы”, “одну из самых зрелых картин Левитана” (М. Нестеров).

Ни на одной своей картине И. Левитан не уделял столько вниманию прорисовке дальнего плана, как на “Владимирке”. Синие, зеленоватые, белесые и еще раз синие да́ли художник не только рассмотрел, но и изобразил влекущими, манящими к себе, сделал не менее важными, чем передний план картины. При внимательном всматривании задний план “Владимирки” завораживает и не отпускает взгляда. Так и хочется оказаться там, в этих разноцветных отдалениях бесконечной равнины. По словам биографов И. И. Левитана, выйдя однажды на старый тракт, художник вдруг вспомнил, что дорога имеет собственное название – “Владимирка”. С этого-то места художник и стал писать открывшуюся панораму огромной холмистой страны. Ныне никто не знает, думал ли он в то время о сибирском тракте, о каторжных и ссыльных. Да, впрочем, почему же только о них? Прежде по “Владимирке” по самым разным надобностям ездило великое множество самых разных людей: от императоров и митрополитов до А. С. Пушкина и А. С. Грибоедова, от купцов с обозами до троек с новобрачными.

Вероятнее всего, Левитан просто рассмотрел во Владимирке великолепный пейзаж и, если бы он не вспомнил о названии дороги, картина могла бы иметь совсем иное, исключительно лирическое название. Например, “Облака над Русью”, “Солнечная даль”. А если принять за средоточие композиции одинокого путника (одна живая душа на всю округу!), то чем это не “Среди долины ровныя”?

Не будет преувеличением сказать, что “Владимирка” – одна из вершин творческого взлёта пейзажиста. Здесь нет ржи, цветущих трав, прямого солнца, резких теней. Нет даже ни одной птицы. Да и на самой дороге внимание привлекают разве что камушки на переднем плане. Зато какой это великолепный панорамный пейзаж! Какое ясное свидетельство того, какими путями человек пытается проникнуть в сокровенный смысл Божьего творения, в душу русского человека.

Всматриваясь в да́ли “Владимирки”, вспоминаешь как будто для этой картины написанные гоголевские строки:

“Вид был очень хорош, но вид сверху вниз, с надстройки дома на отдаленья, был еще лучше. Равнодушно не мог выстоять на балконе никакой гость и посетитель. От изумления у него захватывало в груди дух, и он только выкрикивал: “Господи, как здесь просторно!”

Без конца, без пределов открывались пространства: за лугами, усеянными рощами и водяными мельницами, в несколько зеленых поясов зеленели леса; за лесами, сквозь воздух, уже начинавший становиться мглистым, желтели пески. И вновь леса, уже синевшие, как моря или туман, далеко разлившиеся; и вновь пески, еще бледней, но всё желтевшие.

Всё это облечено было в тишину невозмущаемую, которую не пробуждали даже чуть долетавшие до слуха отголоски соловьёв, пропадавшие в пространстве. Гость, стоявший на балконе, и после какого-нибудь двухчасового созерцания ничего другого не мог выговорить, как только: “Господи, как здесь просторно!””.