Глава 18

Перегудов недолго занимался на заводе, его присутствие не оказалось необходимым, перегонку приш-лось отложить до другого дня, и Виктор Семенович очень жалел, что не поехал с женою к Китайкину.

- Не скоро вернутся. Пожалуй, не проехать ли и мне в самом деле к имениннику? - пришло ему на мысль, но он сейчас же отдумал, так как пока он доедет туда, будет уже поздно.

Дома ему, несмотря на свою любовь к домашней работе, не сиделось. Отсутствие жены, с которой он мог бы перекинуться парою-другой слов, его томило. Ему стало скучно, и, приказав кухарке приготовить часа через два самовар, Перегудов пошел побродить в лес, начинавшийся сейчас же за их домом и поднимавшийся прямо в гору. Но и там скоро надоело Виктору Семеновичу. Побродив немного в пе-релеске, полюбовавшись хорошо знакомым ему видом Волги, еще красивее раскинувшейся отсюда, чем из его сада, Перегудов, осторожно перепрыгивая через рытвинки, вырытые весеннею водою в красной глине горы, спустился к кладбищу и прилег на траву около густого орешника.

В лежащей ниже кладбищенской церкви мерно ударили в колокол к вечерне.

- Раз, два, - машинально считал заводчик глухие удары меди, скрадываемые кустами, - три! - произнес он и начал внимательно слушать полившийся густою волной благовест. Звуки надвигались на него, сразу обдавая его своею силою, свободно летали дальше к реке и исчезали где-то далеко, расплываясь на миллионы скорее чувствуемых, чем улавливаемых ухом дрожаний.

Звук меди, заглушивший вокруг Перегудова еще за минуту перед этим мирно звучавшие голоса леса и природы, настроил заводчика как-то мечтательно. Ему припомнилось все прожитое им время. Мысли Виктора Семеновича, мирно настроенные благовестом, быстро проносились мимо неприятных случаев, вырисовывая рельефно в его воображении только светлые минуты, только счастливые дни.

Вечно погруженный в работу, в хлопотах по заводу, Перегудов первый раз в жизни ощущал подобное настроение. Вначале оно казалось ему детски-смешным, но дальше и дальше он все больше и больше находил в нем удовольствие, все больше отдавался воспоминаниям, отдаляясь от жизненной прозы. Убаюканный колоколом, Перегудов начал дремать, сквозь сон ему послышались голоса. Невольно, совер-шенно не отдавая себе ни в чем отчета, он прислушался, - говорили две женщины и мужчина.

- Слушайтесь, Феничка, меня, - говорил женский голос, - я желаю вам добра, - вы пропадете, завянете, как вот этот цветок, если останетесь в этой трущобе.

Другой женский голос, по-видимому, принадлежавший Полушкиной, пробовал слабо возражать.

- Все это пустяки, моя дорогая. Здесь вы ничего не увидите, не узнаете, вечно будете торчать в лавке, слушать глупый разговор Силы Парфеныча, и, в конце концов, сами превратитесь в толстую, ничем не интересующуюся купчиху, а там у нас, в Москве...

- Да, в Москве, - нервно перебил мужчина, - там все будет для вас открыто. Вы можете смотреть и выбирать дорогу, которая вам по душе, которая вам больше всего нравится, к которой вы чувствуете призвание! - звонко, с юношеским задором и уверенностью, звенел мужской голос, вселяя невольно доверие к говорившему.

- А дорог для вас, моя дорогая, не мало, - снова сладко запела Хрустальникова (это была она), - с вашей красотой, фигурою, вам в любом театре найдется место. Насколько я за это время успела вас изучить, и в сценическом даровании вам нельзя отказать. Не хотите быть актрисою...

- Я займусь вашим воспитанием, - снова не вытерпел Зимин, видимо, волновавшийся разговором, - нужно вам учителей, профессоров, - все будут к вашим услугам, только учитесь, совершенствуйтесь. Верьте мне и Надежде Петровне, всё мы устроим - всё, всё.

Полушкина молчала, но по усиленному её дыханию Перегудов заметил, что она переживает тяжелую минуту, не зная, что ей предпринять, на что решиться. Заводчик осторожно поднял голову и посмотрел сквозь ветви орешника; пониже его, в ложбинке, сидели на траве обе женщины, а Зимин стоял возле, нервно роя землю концом своей палки. Сидевшая до сих пор с поникшей головою Полушкина, подняла её и робко спросила, не обращаясь ни к кому в особенности:

- Но как же я уеду от мужа, ведь он меня не пустит.

Хрустальникова громко засмеялась.

- Как же он вас не отпустит, ведь вы не венчаны с ним?

- Все же, в моленной старицы пели над нами...

- Вы верите такому вздору! Пению каких-то старух? - опять горячо возразил Максим Давыдович.

Краска залила побледневшее от волнения лицо молодой женщины, она понимала, что её замечание смешно и не может быть возражением.

- Нет, дитя мое, - покровительственным тоном проговорила художница, - всё это пустяки, решайтесь смело и будемте говорить о деле.

Перегудов с нетерпением ждал ответа Фени.

Она недолго колебалась.

- Что же, я... я не против того, чтобы ехать с вами, но...

- Без всяких "но"! - резко оборвала ее Хрустальникова, - или ехать, или же прозябать здесь с вашим глупым Силою, - решайте.

Она знала прекрасно, что твёрдый тон окончательно заставит молодую женщину согласиться.

- Да, я еду с вами, - чуть слышно проговорила Полушкина, и снова бледность разлилась по ее лицу.

- Какая вы умница, - покровительственно ласково отозвалась на её согласие Хрустальникова, но Феня ничего не ответила, ей было не до того в эту минуту.

- Помните, всё, всё, что вам необходимо, всё вы будете иметь, - с оттенком удовлетворенного самолюбия сказал Зимин.

- Мы едем в будущее воскресенье, это будет 12-ое число... - заметила художница. - Для вас это очень удобно, у Силы в этот день опять собеседование. Нет сомнения, что оно окончится поздно. Пароход, на котором мы едем до Ярославля, идёт в два часа дня. Соберите самое необходимое, хламу не берите с собою и приходите на Самолетскую пристань¹. Не так ли?

Полушкина ничего не отвечала, она была близка к обмороку. Обещание уехать от мужа с ними в Москву, так энергично от нее вырванное, сильно ее взволновало. Она не могла свыкнуться с мыслью, что теперь она будет совершенно свободна и должна сама думать о своем будущем и отыскивать свое призвание.

- Ну, теперь столковались, - решительно заметила Надежда Петровна, - пойдемте к Марку, нужно ему рассказать об этой новой победе света над тьмою.

Перегудов, не смотревший больше сквозь орешник, по шуму шагов и треску ветвей заключил, что разговаривавшие удалились.

- Боже мой, Боже мой, на что они подбили бедняжку Феню, - прошептал Виктор Семенович, - а она и не понимает что делает! Как это печально, как это горько!

И Перегудов задумался.

- Говорить об этом Силе Парфёнычу не стоит, а также и Раисе. Первый не сообразит важности подобного намерения жены, а Раиса припишет мне, в своем ослеплении художниками, излишнюю подозрительность и своими расспросами испортит все дело. Не пойти ли мне самому переговорить сперва с ними, а потом с Феней, показать им всю ошибочность их проекта, убедить Феню остаться дома? Нет, и это ничему не поможет. Меня, как постороннего человека, ни те, ни другие не будут слушать, и я только могу напроситься на дерзость. Лучше всего предупредить Евтихия Созонтовича, только он может помочь в этом случае, ему Феня верит, как Богу. Напишу ему, еще время есть, и попрошу сюда приехать в воскресенье пораньше.

Волнуемый неожиданною новостью, так случайно им узнанной, Виктор Семенович начал спускаться к своему саду.

Раиса Владимировна ехала обратно далеко не с таким удовольствием, как на именины. Почти с полдороги стало совсем темно, дорога слилась с межою, и лошади только инстинктом не сбивались с колеи. В лесу ехать было еще затруднительнее. Узкая, лесная тропа, довольно извилистая, заставляла тарантас ежеминутно прыгать по пням и кочкам, рискуя сломать дрожину² или опрокинуть кузов. Ветви задевали проезжих по лицу, растрепали прическу Перегудовой и чуть не унесли ее шляпы.

К довершению бед, проезжая один из последних к городку частых перелесков, Перегудова услышала невдалеке резкий свист³. Прекрасно сознавая, что никакой помощи от полупьяного Полушкина ей нельзя ожидать, Раиса Владимировна погнала что есть мочи лошадей, и только тогда успокоилась, когда колеса тарантаса застучали о булыжник городского спуска.

Виктор Семенович ее ждал, и, зная, что жена проголодается за дальную дорогу, велел приготовить ужин, но Раисе Владимировне было не до еды. Поспешно рассказав мужу о своем злосчастном возвращении, она отправилась спать, чтобы успокоиться от пережитых ею неприятных минут. В свою очередь и сдержанному Перегудову было не по себе, подслушанная им сегодня тайна его беспокоила и тяготила, но спать он не мог и долго сидел на террасе, обдумывая как ему лучше поступить.

¹ По сведениям краеведа Л.П. Смирнова, пристань общества "Самолет" располагалась в то время у ручья, вытекавшего из Хреновского оврага (он же Кожевников враг и Маковской). Сейчас ручей спрятан в трубу, над которой сделан мостик. Отсюда одна дорога шла наверх, к выезду из города, через Пахомовскую улицу (совр. улица Островского), другая - далее по Набережной к дому Частухина-Философова. Места под пристани пароходные общества каждый год брали с торгов в аренду у Городской Управы.

² дрогу

³ разбоем славились жители деревни Орешки, через которую раньше проходила дорога на село Яковлевское. В лесу Шумятка они останавливали и грабили проезжих.

ГЛАВА 19

Copyright © http://www.plyos.org All rights reserved admin@plyos.org