Глава 14

Портрет нужно было во всяком случае окончить. Это стало для всех очевидно. Сила Парфеныч опять спросил о нем, встретившись с Зиминым на базаре, и, хотя вопрос его был очень вежлив, тем не менее, в нем слышалось настойчивое желанье увидеть портрет жены. В свою очередь, расспросов не из-бежала и Феня. Возвратясь как-то домой под вечер из лавки, Сила Парфеныч встретил ее вопросом:

- Ну, а патретик ваш, Федосья Васильевна, готов ли, наконец? Каждый день вы к господам художникам ходите, чуть ли не целый день там бываете, а толку все еще никакого нет.

Нетерпение Полушкина заставило ускорить отделку портрета и, спустя еще два дня, Силу Парфеныча пригласили в мудрецовский дом, чтобы взглянуть на законченную работу.

Львовский, с присущей ему артистичностью, сумел поставить его так, чтобы падающий на портрет свет буквально оживлял его. Казалось, что написанная на полотне красавица живет, - сходство было поразительное.

Полушкин был прямо изумлен портретом. Он долго молча стоял перед ним, затем несколько раз обошел вокруг него, точно предполагая, что в нем скрыта какая-то особенная сила.

- Вот, право, не думал! Как живая! Ай да молодец, Марк Самуйлович! Не даром так долго и писал! Что и говорить, дело мастера боится! - бормотал купец, продолжая всматриваться в каждую черточку изображения.

Вдруг у него блеснула мысль, что за подобную работу художник запросит с него дорогую цену. Неприятная перспектива платить деньги заставила расчетливого купца задуматься.

- А что, Марк Самуйлович, какую же цену назначите? - нерешительно спросил он художника.

Львовский улыбнулся, - он чутьем отгадал подкладку этого вопроса и успокоительным тоном отвечал:

- Как есть ничего.

Силу даже пошатнуло в сторону от такого ответа, ничего подобного он не ожидал.

- А краски, а полотно, масло? Они ведь что-нибудь стоят, - с сознанием, что ему неудобно брать портрет даром, нерешительно заметил купец.

- Всему этому цена грош, работа главное, - уверенно произнес художник.

- Нечего и говорить, работа первый сорт. Спасибо коли так, - быстро обсудив и поняв выгодность такого подарка, сказал Полушкин, - заходите в лавку-то, сосчитаемся.

Снова пришлось улыбнуться художнику. Его смешила оценка его работы и предполагаемая смешная сторона этого расчета.

- Сейчас возьмете портрет? - спросил он Силу.

- Отчего же не взять. По дороге занесу к столяру. Рамку закажу самую лучшую.

- Эх, ты, Сила, - вмешалась Хрустальникова, - ничего ты не смыслишь. Не здесь рамку-то нужно заказать, а из Москвы выписать. Понял?

- Это для нас все едино - выпишем. Прощенья просим, нужно к торговле поспешать, без меня там, как без головы. Идемте, Федосья Васильевна.

- Нет, жену-то здесь оставь, - резко проговорила художница, - мы с нее другой портрет пишем, для себя.

Полушкин, в виду подарка, не решился возражать что-либо и отправился домой один. Феня была довольна.

Ее стремления, помыслы за последнее время все летели сюда. Дремавшие силы ее внутреннего мира пробуждались только больше и больше. Здесь она жила, там - дома, у мужа - она прозябала. Так куколка бабочки долго закрыта от внешнего света, но час настал, и из куколки вылетает бабочка, празднуя свою свободу, блестя разноцветными крыльями, стремясь к живительному солнцу. Сознание, что Сила Парфеныч ей не пара, пробуждалось в ней все сильнее, тупая боль бессилия, сознание безвыходности положения мучили ее страшно. При всей своей сдержанности и деликатности, художники не раз посмеивались над ее мужем. В ее присутствии этот насмешливый тон страшно задевал ее самолюбие. Она страдала не за него, но за себя, как связанная с этим человеком. Делиться своими мыслями, невольными обидами, - ей было не с кем, исключая Раисы Владимировны, но откровенничать с нею она боялась, зная, что ее слова она передаст своему мужу, а тот, в свою очередь, при случае, может сказать их и Силе. Любви к мужу она никогда не питала, теперь же и та крохотная доля симпатии, которая приобретается привычкой и временем, исчезла. Она стремилась схватить как можно больше знаний, урегулировать свои взгляды, расширить умственный кругозор. Что из этого выйдет, не будут ли ей тесны жизненные рамки, в которые она себя довольно опрометчиво поставила - она не думала.

- Ну, кажется, уговорили теперь вашего мужа, что вы сюда к нам ходите только для того, чтобы служить нам моделью, - заметила Надежда Петровна, когда Полушкин, тщательно держа портрет в руках перед собою, ушел домой.

- Едва ли это нам удалось, - сомнительно сказал Львовский, - Силе Парфенычу хотя и приятно было, что я с него ничего не взял за портрет, тем не менее, мой отказ взять плату и назначить цену изумили его. Он вероятно, как и все подобные ему люди, будет отыскивать причины такого поступка.

- Что же он может найти? Ничего! - резко проговорила художница.

- Ну, не скажите, - вмешался в разговор Зимин, - если нечего найти, то можно придумать, это почти всегда бывает, когда люди не знают, чем объяснить известный факт.

- А, ну его, пускай придумывает, - решительно проговорила сама виновница этого разговора, Феня, - мне все равно, - и махнула рукой.

- Вон вы какая храбрая, - изумился Львовский, переглядываясь с Хрустальниковой.

- Ваша правда, нечего больше об этом толковать, вопрос весь исчерпан, - решил фабрикант, - будем ли сегодня еще работать?

Львовский лениво потянулся.

- Вот еще что выдумал, довольно на сегодня. Жарко.

- Тогда знаете что, пойдемте в наш сад, туда повыше, около пруда под березами¹. Возьмем с собою ковры, самовар, будем пить чай, там не жарко, - предложила Хрустальникова.

- Превосходная идея, идемте, - согласился художник.

Не прошло и получаса, как вся компания сидела на траве, недалеко от кладбища. Крест церкви блестел среди зелени деревьев. Время близилось к четырем часам. Конец июля стоял жаркий. Под де-ревьями было немного прохладнее. Из рощи на горе слышно было, как терпеливый дятел долбит где-то дерево². Равномерное постукивание его клюва, точно часовой маятник, располагало к дремоте. Какое-то настроение сонливости и лени обуяло всех присутствующих. Пока разогревался самовар, все разбрелись по этому уголку сада. Львовский лежал навзничь на ковре, около него сидела Хрустальникова и что-то ему тихо, но настойчиво повторяла, хотя художник только отрицательно кивал в ответ головой. Моос сосредоточенно наблюдала за самоваром, а Зимин с Феней спустились к пруду и оживленно разговаривали.

- Вы говорите, Максим Давыдович, чтобы я работала в этом направлении, развивалась! Да разве это возможно у нас здесь? Дичь у нас одна, непроглядная дичь, вечная дрема! - энергично проговорила Феня на его слова, что ей необходимо заниматься. - Вы все вот скоро уедете от нас, останусь я с своим Силою Парфенычем, и что же? Снова потянутся бесконечные дни сиденья в лавочке, разговоры о том, сколько нужно прикупить товара, какие цены на сахар и - больше ничего!

- А вольно же вам не бросить все это, эту трясину, да не уехать с нами в Москву.

Феня вопросительно взглянула на говорившего.

- А на какие деньги-то? Разве мой муж даст мне на подобные катанья денег - никогда!

- Деньги! Вас только это и задерживает здесь? Сколько только вам нужно, возьмите у меня, будут они у вас - вы мне вернете, не будут - ничего не скажу.

Полушкина вся вспыхнула.

- Денег брать я у вас не думаю, но, если когда-нибудь понадобится мне ваша помощь, - охотно к ней прибегну. Спасибо говорю вперед.

И Феня протянула руку фабриканту.

- И за то спасибо. Для вас я готов все сделать, - это помните.

- Помню и снова благодарю.

- Идите чай пить, - кричала Моос, - самовар готов.

Зимин вздрогнул от ее резкого крика. Ему было неприятно прерывать разговор с молодой женщиной. Он нехотя поднялся с травы и вместе с Феней пошел к ковру, на котором уже дымился самовар.

- Так помните, - тихо повторил он на ухо Полушкиной и крепко пожал ей руку.

Феня отвечала на его рукопожатие. Зимину стало вдруг так приятно, точно сочувствие и благодарность Полушкиной составляли все счастье его жизни.

На колокольне кладбищенской церкви ударили в колокол к вечерне³. Звуки плыли вдоль широкой просеки прямо к реке. При первом ударе меди присмирели даже грачи. Диссонансом прозвучал пискли-вый свисток буксира на Волге. За береговыми кустами не видно было его самого, хотя шум колес доносился до слуха сидящих вокруг самовара. В душе у Зимина было светло....

¹ Возможно, автор подразумевает пруд в верхней части Плеса, хотя он, конечно, никак не мог входить в границы владений Философова.

² Скорее всего, автор отсылает читателя к природной березовой роще на Шаровой горе (Шарихе).

³ Возможно, автор имеет в виду Преображенскую церковь, располагавшуюся недалеко от дома Философова (в книге - Мудрецова), при которой существовало городское кладбище, а, возможно - Петропавловскую каменную церковь, в настоящее временя не имеющую ни купола над основным объемом, ни колокольни. Они были уничтожены в 1930-е годы, и только необходимость где-то разместить оборудование электроподстанции спасла церковь от полного разрушения. Почему бы храм не восстановить сейчас, когда оборудование вынесено на улицу?

ГЛАВА 15

Copyright © http://www.plyos.org All rights reserved admin@plyos.org